Н.Громов. Об иллюстрациях к роману Булгакова

«Мастер и Маргарита» — настольная книга многих наших соотечественников. Этот «последний закатный роман» Булгакова, вышедший в свет лишь в конце 1950-х годов, сразу вызвал неподдельный интерес читателей.

Полюбил его всей душой и ленинградский живописец Александр Дмитриевич Романычев. Не будучи графиком-иллюстратором, он рискнул все же создать серию рисунков и акварелей, в которых отразил свое видение булгаковской прозы.

Испытывая трогательное пристрастие к роману, восхищаясь его композиционной завершенностью и слов­но погружаясь в его беспредельное пространство, Романычев нигде и никому не говорил о своей ра­боте. Только после безвременной смерти живописца, разбирая его архивы, удалось извлечь папку с надписью «Мастер и Маргарита». Так представилась возможность прикоснуться к начальной стадии большого творческого замысла, узнать, как искал он зримые образы действую­щих лиц феерического романа.

Художник хорошо владел текстом, по памяти читал довольно большие фрагменты, часто использовал репли­ки героев «Мастера и Маргариты», общаясь с коллегами и своими учениками-студентами. Книга привлекала близостью мыслей, разнообразием хитросплетений судеб. Чего стоит только одна неистовая жажда творчества, что вселилась однажды в Мастера и подчинила его жизнь какому-то странному единению чувств — страданию и счастью одновременно. Романычеву были понятны и иные мотивы произведения. Как военный летчик он много летал. И все, что касается стремительных перелетов Маргариты перед Великим балом у Сатаны и прощальной «скачки» Мастера, Маргариты и Воланда над бездной мрака,— то нечто подобное своеобразно переживалось им в кабине штурмовика во время ночных полетов, учебных упражнений и, увы, даже падений с высоты на землю.

В фантазиях Александра Дмитриевича центральное место отведено трем главным героям повествования — Иешуа Га-Ноцри, пятому прокуратору Иудеи Понтию Пилату и профессору черной магии Воланду. Другие значительные персонажи романа — Маргарита, Мастер и поэт Иван Бездомный — остались чуть в стороне внимания художника. Предположительное объяснение этому видится в том, что тема творчества и любви Мастера и Маргариты, а также тема душевных раздвоений Ивана Николаевича Понырева-Бездомного изначально ориентированы писателем на личные ассоциации читателей. По большому счету это герои того внутреннего мира человека, раскрывать который наглядно и узнаваемо — путь рискованный и, может быть, даже неэтичный. Каждый волен лелеять в собственном воображении свою Маргариту, своего Мастера. Каждый может соглашаться или нет с душевной рефлексией Ивана Бездомного, но по жизненному опыту известно, что подобные терзания почти непереводимы в зримые картинки. Они истаивают, как только хрупкие пе­реживания попадают на острие карандаша педантичного наблюдателя.

Некогда зачитанные страницы жизни Иисуса Христа, его нравственного учения и мученической смерти вновь стали интересовать наших современников словно но­вое откровение. Удовлетворяя такое далеко не праздное любопытство, роман Михаила Булгакова дает одну из ярких версий древнего мифа. И опять, как это уже было в искусстве, делается попытка разгадать тайну Учителя из Назарета. Если он прежде всего сын земной женщины Марии, то откуда черпал убежденность, проповедуя братство и доброту, откуда брал силы во время испытания казнью? А если он сын Бога, то зачем явился в мир обмана и разврата, а погибнув от рук людей, не оставил им ничего, кроме страха и надежды на справедливое возмездие одним и прощение другим?

Александр Романычев, конечно, был знаком с ико­нографией Христа. Помимо русского церковного и акаде­мического искусства, он знал его художественные воплощения в культуре Италии, Испании, Германии, Польши, Венгрии. Искренне удивлялся трансформации образа сына божьего в произведениях Иеронимуса Босха. Высоко ценил он евангельские сюжеты в наследии Александра Иванова. Был взволнован драматизмом полотен Николая Ге и скульптур на ту же тему Марка Антокольского. Но в стремлении воссоздать образ Христа художник следует прежде всего трактовке Михаила Булгакова.

Сохранилось несколько рисунков, изображающих Иешуа. Наиболее выразителен тот, на котором нарисова­но открытое и умное лицо Га-Ноцри. В этом портретном решении художник не дробит форму, а добивается почти скульптурной ее цельности. Возвышенные мысли отра­жаются на челе и весь образ — свидетельство мощи духа.

В других иллюстрациях Романычев стремится запе­чатлеть диалогическое противостояние Га-Ноцри и Понтия Пилата, найти пластическое подтверждение по­лярности их существования. Осторожный и медленный в движениях, мучимый болезнью, грузно восседает в прокураторском кресле Пилат. Он — убедительное воплощение пороков: лицемерия, властолюбия, чре­воугодия. Он хитер, бездушен, коварен. Прямая, как свеча, фигура стоящего перед ним Иешуа, несмотря на мягкий абрис силуэта, воспринимается твердой, непреодолимой преградой, крепостью, гарнизон которой исповедует странную веру в добрых людей и не желает сдаваться прокуратору Иудеи.

Отказывая Пилату в добродетелях, художник тем не менее не упрощает его образ. Как раз наоборот, почти все рисунки, посвященные сцене допроса, показывают филигранную разработку мимической игры на лице Пилата. Здесь дает знать о себе искусство Романычева-рисовальщика. Психологическая достоверность — обязательный критерий творческого метода, воспринятого им в классах Академии художеств.

Несколько рисунков посвящено Воланду. Сложность этого героя в романе Булгакова общепризнана. В нем замешано что-то от гетевского Мефистофеля. По всей видимости, это сатанинская вездесущность, оперная элегантность и биржевой цинизм. Но не в меньшей мере ему свойственны замашки артиста провинциального варьете. Это и ерничанье, и неряшливость, и жажда скандальных эффектов. «По виду — лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый глаз почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом — иностранец». Романычев делал многочисленные рисунки-почеркушки. Постепенно обозначился тип худощавого, с колючим взором господина. Приобретая различные оттенки, этот образ стал доминировать над другими.

Своеобразное дополнение Воланда — его свита: Фагот-Коровьев, наглый котяра Бегемот, Азазелло и красавица Гелла. Художник наметил вполне узнавае­мые их образы — «портреты». Рисунки этой части серии наиболее шутливы, энергичны, задиристы. Дальнейшая работа над ними дала бы замечательные итоги — это можно сказать с уверенностью, так как у Романычева было редкое чутье на шутку. Он умел видеть в людях смешное и незлобиво истолковывал их слабости в дружеских шаржах.

Зритель отметит также, что ироническими интонация­ми окрашены те наброски иллюстраций, которые посвящены «бойцам литературного фронта», объеди­ненным в романе под флагом МА'ССОЛИТа. Эта линия булгаковского произведения понятна тем, кто состоит в том или ином творческом союзе. Свои берлиозы, рюхины и латунские есть в каждом художе­ственном объединении. Они составляют его внешнюю ав­торитетность, значительность, а на поверку — балласт, мешающий искусству полнокровно и широко развивать­ся. Думается, что Романычев не преминул провести некоторые параллели между членами МАССОЛИТа и ЛОСХа (Ленинградской организации Союза художников) .

То, что Романычев — портретист, сказывается в добротно исполненном характере Аннушки. В ее внешнем облике нет ничего пародийного, но пагубная сила этой мелкой, затравленной души столь типична, что испыты­ваешь невольный страх и отвращение при встрече с пустыми «зенками» Аннушки-Чумы. К отчетливым характеристикам героев романа относятся также изобра­жения Марка Крысобоя и заведующего рестораном Арчибальда Арчибальдовича. Разные -поди, они оба служат своим кумирам. Страсти и страстишки, сжигаю­щие их души, запечатлелись на лицах. Один — воин до мозга костей. Неустрашимый, суровый, жестокий. Другой — «волокита, лизоблюд и захребетник». Разумеется, успех здесь сопутствовал художнику потому, что необычайно выпукло вылепил эти образы писатель.

Но болезнь обрушилась на художника вероломно и не отпустила до конца. Остались незавершенными многие начинания Александра Романычева, и среди них — фантазии на темы любимейшего им романа «Мастер и Маргарита».